Неточные совпадения
Дым, тяжело и медленно поднимаясь от земли,
сливается с горячим, влажным
воздухом, низко над людями висит серое облако, дым напитан запахами болота и человечьего навоза.
Сердце его разрывалось от этого звона, но он стал прислушиваться к нему
с любовью, как будто в нем звучало последнее прощание Елены, и когда мерные удары,
сливаясь в дальний гул, замерли наконец в вечернем
воздухе, ему показалось, что все родное оторвалось от его жизни и со всех сторон охватило его холодное, безнадежное одиночество…
Небо было так ясно,
воздух так свеж, силы жизни так радостно играли в душе Назарова, когда он,
слившись в одно существо
с доброю, сильною лошадью, летел по ровной дороге за Хаджи-Муратом, что ему и в голову не приходила возможность чего-нибудь недоброго, печального или страшного.
Бездействие, нега и чистота
воздуха, сознание достигнутой цели, прихотливый и небрежный разговор
с приятелем, внезапно вызванный образ милого существа, все эти разнородные и в то же время почему-то сходные впечатления
слились в нем в одно общее чувство, которое и успокоивало его, и волновало, и обессиливало…
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин, поднимавшихся на одной стороне площади. Из труб избушек шел дым и,
сливаясь с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в
воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись в темноте около заборов и домов.
У самой дороги вспорхнул стрепет. Мелькая крыльями и хвостом, он, залитый солнцем, походил на рыболовную блесну или на прудового мотылька, у которого, когда он мелькает над водой, крылья
сливаются с усиками, и кажется, что усики растут у него и спереди, и сзади, и
с боков… Дрожа в
воздухе как насекомое, играя своей пестротой, стрепет поднялся высоко вверх по прямой линии, потом, вероятно испуганный облаком пыли, понесся в сторону, и долго еще было видно его мелькание…
В субботу Илья стоял со стариком на церковной паперти, рядом
с нищими, между двух дверей. Когда отворялась наружная дверь, Илью обдавало морозным
воздухом с улицы, у него зябли ноги, и он тихонько топал ими по каменному полу. Сквозь стёкла двери он видел, как огни свечей,
сливаясь в красивые узоры трепетно живых точек золота, освещали металл риз, чёрные головы людей, лики икон, красивую резьбу иконостаса.
Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузовиков, матросов и таможенных солдат — все эти звуки
сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, — к ним вздымаются
с земли всё новые и новые волны звуков — то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают всё кругом, то резкие, гремящие, — рвут пыльный знойный
воздух.
Челкаш крякнул, схватился руками за голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом в песок. Гаврила замер, глядя на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где над туманной степью висела мохнатая черная туча и было темно. Волны шуршали, взбегая на песок,
сливаясь с него и снова взбегая. Пена шипела, и брызги воды летали по
воздуху.
И вот раздался первый, негромкий, похожий на удар топора дровосека, ружейный выстрел. Турки наугад начали пускать в нас пули. Они свистели высоко в
воздухе разными тонами,
с шумом пролетали сквозь кусты, отрывая ветви, но не попадали в людей. Звук рубки леса становился все чаще и наконец
слился в однообразную трескотню. Отдельных взвизгов и свиста не стало слышно; свистел и выл весь
воздух. Мы торопливо шли вперед, все около меня были целы, и я сам был цел. Это очень удивляло меня.
И воспоминания, и надежды, и счастие, и печаль
сливались во мне в одно торжественное и приятное чувство, к которому шли этот неподвижный свежий
воздух, тишина, оголенность полей и бледное небо,
с которого на все падали блестящие, но бессильные лучи, пытавшиеся жечь мне щеку.
Облитые потом, грязные и напряженные лица
с растрепанными волосами, приставшими к мокрым лбам, коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи — все эти тела, едва прикрытые разноцветными рваными рубахами и портами, насыщали
воздух вокруг себя горячими испарениями и,
слившись в одну тяжелую массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем юга и густым запахом пота.
Сверкнула молния; разорванная ею тьма вздрогнула и, на миг открыв поглощённое ею, вновь
слилась. Секунды две царила подавляющая тишина, потом, как выстрел, грохнул гром, и его раскаты понеслись над домом. Откуда-то бешено рванулся ветер, подхватил пыль и сор
с земли, и всё, поднятое им, закружилось, столбом поднимаясь кверху. Летели соломинки, бумажки, листья; стрижи
с испуганным писком пронизывали
воздух, глухо шумела листва деревьев, на железо крыши дома сыпалась пыль, рождая гулкий шорох.
Фигура человека, таким мрачным пятном ворвавшаяся сюда, теперь стушевалась, будто
слившись с этою природой. И душа человека тоже начала
с нею
сливаться. Прошка полежал несколько минут, закрыв лицо согнутыми в локтях руками. Потом он открыл глаза и, подняв голову, посмотрел на пруд, на лодки, которые опять мерно покачивались на синих струях, разводя вокруг себя серебристые круги; на листья, которые дрожали над ним в тонкой синеве
воздуха, прислушался к чему-то, и вдруг легкая улыбка подернула его щеки.
Манюся опять ехала рядом
с Никитиным. Ему хотелось заговорить о том, как страстно он ее любит, но он боялся, что его услышат офицеры и Варя, и молчал. Манюся тоже молчала, и он чувствовал, отчего она молчит и почему едет рядом
с ним, и был так счастлив, что земля, небо, городские огни, черный силуэт пивоваренного завода — все
сливалось у него в глазах во что-то очень хорошее и ласковое, и ему казалось, что его Граф Нулин едет по
воздуху и хочет вскарабкаться на багровое небо.
Порой где-то в
воздухе раздавался торопливый перезвон птичьей стаи, но глаз не мог различить ее на пестром фоне лесистых скал, пока совсем близко в
воздухе не пролетала стремительно горсточка черных точек, торопясь, свистя крыльями, погоняя друг друга и тотчас же
сливаясь с пестрым фоном другого берега.
Санки летят как пуля. Рассекаемый
воздух бьет в лицо, ревет, свистит в ушах, рвет, больно щиплет от злости, хочет сорвать
с плеч голову. От напора ветра нет сил дышать. Кажется, сам дьявол обхватил нас лапами и
с ревом тащит в ад. Окружающие предметы
сливаются в одну длинную, стремительно бегущую полосу… Вот-вот еще мгновение, и кажется — мы погибнем!
Вершины деревьев
сливались вдали
с синевой неба, и виден был только ленивый полет птиц да дрожание
воздуха, какое бывает в очень жаркие летние дни.
Оно быстро увеличивается, раздувается в громадную черную тучу, тяжело нависшую над горизонтом. Вода там сереет. Туча эта поднимается выше и выше, отрывается от горизонта,
сливается с океаном широким серым дождевым столбом, освещенным лучами солнца, и стремительно несется на корвет. Солнце скрылось. Вода почернела. В
воздухе душно. Вокруг потемнело, точно наступили сумерки.
Было поздно. На западе уже поблекла последняя полоска вечерней зари. На небе одна за другой зажглись яркие звезды. Казалось, будто вместе
с холодным и чистым сиянием их спускалась на землю какая-то непонятная грусть, которую нельзя выразить человеческими словами. Мрак и тишина
сливались с ней и неслышными волнами заполняли распадки в горах, молчаливый лес и потемневший
воздух.
Морской берег ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются на фоне звездного неба. Прибрежные утесы, деревья на них, большие камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море
сливается с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются, уходят вглубь и как будто снова всплывают на поверхность. В
воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.
Сливалась со светящимся сумраком сгорбленная фигурка
с дрожащей головою. Кто это? Человек? Или что-то другое, не такое отделенное от всего кругом? Казалось, — вот только пошевельнись, моргни, — и расплывется в лунном свете этот маленький старик; и уж будет он не отдельно, а везде кругом в
воздухе, и благодатною росою тихо опустится на серую от месяца траву.
Солнце село. Все было в какой-то белой, тихой, раздражающей дымке. Тускло-белесое, ленивое море
сливалось с белесым небом, нельзя было различить дали. Два черных судна неподвижно стояли на якорях, и казалось, они висят в
воздухе.
Вытянувшись друг возле друга, стояли эшелоны. Под тусклым светом фонарей на нарах двигались и копошились стриженые головы солдат. В вагонах пели.
С разных сторон неслись разные песни, голоса
сливались, в
воздухе дрожало что-то могучее и широкое.